Все эти мысли пронеслись в моей голове за какую-нибудь долю секунды — при одном взгляде на водопад, преодолеть который было превыше сил человеческих. Еще я подумал о том, как давно уже мы с Петрусом идем вместе, вспомнил черного пса, набросившегося на меня, а проводнику моему не причинившего ни малейшего вреда. Вспомнил случай в ресторане с обслуживавшим нас официантом, вспомнил попойку на свадьбе. Вспомнил и сказал так:

— Петрус, я ни за что на свете не полезу на водопад. По одной-единственной причине: это — невозможно.

Он ничего не ответил. Присел на траву. Я — тоже. Почти четверть часа мы провели в молчании. Оно обезоруживало меня, и потому пришлось заговорить первому:

— Я не хочу взбираться на водопад, потому что упаду. Знаю, что не погибну: когда я увидел лик моей Смерти, мне открылся и день, в который она придет за мной. Однако, упав, я рискую остаться калекой на всю жизнь.

— Пауло, Пауло… — с улыбкой взглянул он на меня и полностью преобразился: в голосе его звучали нотки Любви Всеобъемлющей, а в глазах появилось сияние.

— Ты скажешь, что я преступаю клятву повиноваться тебе, данную перед началом Пути?

— Нет, ты не преступаешь клятву. В тебе сейчас говорит не страх, а просто душевная вялость. И едва ли ты подумал, что получил от меня бессмысленный приказ. Ты не хочешь совершить подъем, потому что наверняка вспомнил сейчас о Черных Магах 16 . Использовать свое право принять решение не значит нарушить клятву. Никто не оспаривает у паломника это право.

Я взглянул на водопад, потом — на Петруса. Я прикидывал, существует ли возможность совершить подъем, и возможности такой не видел.

— Послушай-ка меня внимательно, — продолжал он. — Я пойду первым и не стану применять никакого Дара. И взберусь. А если мне удастся подняться потому лишь, что я знаю, куда поставить ногу, то и тебе удастся. Ты должен будешь только повторять мои движения. Таким образом, я уничтожаю твое право принимать решение. А вот если ты откажешься и после того, как увидишь меня на вершине, то, стало быть, нарушишь клятву.

И принялся снимать кроссовки. Петрус был по крайней мере лет на десять меня старше, так что, если он сумеет подняться, крыть, как говорится, будет нечем. При одном взгляде на водопад у меня похолодело под ложечкой.

Но Петрус не двигался. Разувшись, он сидел на прежнем месте. Потом, поглядывая на небо, заговорил:

— В нескольких километрах отсюда в 1502 году Пречистая Дева явилась одному пастуху. Сегодня ее праздник — день Пресвятой Девы Пути, — и я посвящаю свое покорение ей. И тебе советую. Не надо посвящать ей боль твоих рассаженных об острые камни рук или сбитых ног — все человечество так поступает, принося ей в дар исключительно свои муки и страдания. Нет, я не вижу тут ничего предосудительного, но все же думаю, что она обрадовалась бы, если бы люди посвящали ей не только горести, а и радости.

Я был совершенно не расположен вести беседу. И продолжал сомневаться в том, что мой проводник окажется в силах совершить подъем. Я был уверен, что все это — не более чем трюк, что он просто обволакивает меня словесами, чтобы потом вынудить сделать то, чего я делать не желаю. И, вступив на путь сомнений, прикрыл все же глаза на мгновение и воззвал к Пресвятой Деве Пути. Пообещал — если нам с Петрусом все же удастся влезть по едва ли не отвесному склону — когда-нибудь вернуться сюда.

— Все, чему ты научился до сих пор, имеет смысл только в том случае, если будет применено к делу. Помнишь, я говорил тебе, что Путь Сантьяго — это путь тех, кто действует сообща. Я тысячу раз повторял эти слова. И на Пути Сантьяго, и в обычной жизни обретенная нами мудрость ценна тогда лишь, когда помогает ближнему одолеть препятствие. Зачем был бы нужен молоток, не будь в мире гвоздей? А если бы даже и были, но молоток ограничивался похвальбой: «Я могу двумя ударами заколотить любой гвоздь», то и в этом случае он был бы бесцелен и бессмыслен. Молоток должен действовать. Вверять себя руке Хозяина и выполнять свое предназначение.

Мне вспомнились слова Наставника из Итатьяйи: владеющий мечом должен постоянно проверять его и испытывать, иначе клинок заржавеет в ножнах.

— Водопад — это возможность проверить на деле и в ритуале все, чему ты научился и что познал, — продолжал меж тем мой проводник. — Одно, по крайней мере, уже пойдет тебе на пользу: тебе известен день твоей Смерти, и, значит, страх перед концом не вгонит тебя в столбняк, когда нужно будет быстро сообразить, на что опереться. Но помни — придется иметь дело с водой и на ней строить все, что потребуется. А потому, если дурная мысль овладеет тобой, — вонзи ноготь в мякоть большого пальца. И главное — при подъеме ни на миг не переставай опираться на Любовь Всеобъемлющую, ибо это она направляет и оправдывает все твои шаги.

Петрус замолчал. Скинул рубашку, стянул шорты, оставшись в чем мать родила. Потом вошел в воду маленького озерца, окунулся и вскинул руки к небу. Я видел, что он наслаждается прохладой и радужными переливами, играющими в каждой капле воды.

— И вот еще что, — сказал Петрус, прежде чем уйти под завесу водопада. — Эта вода научит тебя тому, как стать Мастером. Я буду подниматься, но меня и тебя разделит стена воды. Ты не увидишь, куда я ставлю ногу, за что цепляюсь руками. Точно так же ученик никогда не может в точности повторить движения своего учителя. Ибо у каждого — свой взгляд на мир, свой способ одолевать препоны и свершать завоевания. Учить — значит показывать: «Это возможно». Учиться — значит сделать это возможным для себя.

Ничего более не прибавив к сказанному, он проник за низвергавшийся сверху поток и начал подъем. Я видел его словно сквозь мутное стекло, различая только силуэт, но все же мог убедиться — Петрус карабкается вверх. Медленно, однако неуклонно. Чем меньше оставалось до вершины, тем больший страх охватывал меня — ведь мне предстояло через мгновение лезть следом. И вот пришел наконец самый ужасный миг: надо было пройти через плотную стену воды, бившей сверху с таким напором, что он мог бы свалить Петруса и швырнуть его вниз. Но вот голова его возникла наверху, и показалось на миг, что водопад струится с его плеч серебрящейся мантией. Да, это длилось одно мгновенье: он стремительно подтянулся, ухватившись уж не знаю за что, — и встал во весь рост, скрывшись от меня за потоком. Потом я потерял его из виду.

И наконец Петрус появился на вершине. Мокрое тело блистало в солнечных лучах. Он улыбался.

— Давай! — крикнул он, махнув мне рукой. — Твой черед!

Да, теперь настал мой черед. Лезть — или навсегда отказаться от своего меча.

Раздевшись, я снова помолился Пресвятой Деве Пути. И окунулся. От ледяной воды тело напряглось, но сейчас же меня с ног до головы пронизала ликующая радость бытия. Недолго думая, я двинулся к водопаду.

Россыпь брызг вернула меня к действительности, то есть вселила то нелепое чувство, которое так ослабляет человека в тот час, когда ему острей всего требуются вся его вера и вся его сила. Я понял: напор гораздо мощней, чем мне казалось раньше, — такая струя, попади она в грудь, способна сшибить меня с ног, хоть я и стоял прочно не на скользком камне, а на дне озерца. Обогнул поток и оказался меж камнем и водой, в узком пространстве, где помещалось только мое тело, вплотную прижатое к скале. И тут я обнаружил, что задача несколько проще, нежели она виделась издали.

Вода не попадала на склон, и то, что мне казалось отполированно-гладкой стеной, на деле оказалось в избытке наделено впадинками, трещинами, уступами. Кровь бросилась мне в голову при мысли, что я мог бы отречься от своего меча, испугавшись лезть по камню, ничем не отличающемуся от тех скал, по которым я взбирался десятки раз. Мне послышался голос Петруса: «Ну что? Видишь теперь, что, как только задача решена, она кажется легче легкого?!»